Красилов, 1997. Метаэкология-18. Игры. Мефистофель

 

 

Игры

 

Конфликтность протоэго и метаэго распространяется на созданные ими (и, по принципу обратной связи, создающие их) системы — биологические, социальные и метаэкологические. Эти системы надстраивали друг друга и сохраняли преемственность. Их развитие подчинялось общим системным законам. В то же время каждой из них присущи свои функциональные ограничения, воспринимаемые как некие правила игры, в которой человек участвует не по своей воле.

Для Пифагора моделью жизни служили Олимпийские игры, где одни состязаются, другие наживаются на состязаниях, а третьи — мудрецы — созерцают, оставаясь вне игры. Но ведь и созерцание — игра, имеющая свои правила.

Восприятие жизни как игры особенно характерно для классической античности, когда философы в поисках впечатляющей формы для своих идей устраивали, подобно Сократу, импровизированные спектакли в гимнасиях и палестрах. Платон в «Законах» определяет человеческую жизнь как трагикомедию. В средние века ощущение игры не так заметно: наверное, потому, что люди только и делали, что играли свои цеховые и ритуальные роли, а для профессионального лицедея игра — это реальность, за пределами которой почти ничего не остается. После Возрождения игра отделилась от жизни и снова появилось впечатление, что весь мир лицедействует, как было написано на шекспировском «Глобусе».

«Вся жизнь людская — не что иное, как некая комедия, в которой все люди, надев маски, играют свои роли, пока хорег не уведет их с просцениума», — писал Эразм Роттердамский в «Похвале глупости». Мысль о том, что наша жизнь кем-то придумана и разыграна, не так уж фантастична. И природные, и социальные, и метаэкологические системы развиваются по определенному сценарию, имеют стандартный набор ролей. Надев маску, человек сживается с представлением о нем других людей, что в конечном счете ведет к утрате собственного представления о себе. Ощущение игры при этом теряется, и человеку грозит полное поглощение системой.

В природной системе распределение ролей диктуется эффективностью использования ресурсов и устойчивостью. Первой цели служат производители живой массы, ее потребители и утилизаторы отходов, второй — пионеры, захватывающие новые местообитания и восстанавливающие нарушенную структуру, подготавливая почву для более устойчивых форм, способных длительно противостоять внешним воздействиям.

Предки человека играли по тем же правилам, создавая социальные системы по образу природных (родовой строй, патриархальные общины), с еще по преимуществу биологическим разделением труда, основанным на половых и возрастных различиях. Раздвинув рамки ролевой структуры биологического сообщества и еще не чувствуя жесткости социальных рамок, человек какое-то время предавался иллюзии свободы. Жизнь казалась иррациональной игрой без правил, в которой все решает магическая воля племени, сосредоточенная в ее тотеме. Это был весьма продуктивный период, завершившийся с формированием жестких социальных структур.

Постепенно разрыв с природой углубился и перешел в противостояние. Человек превысил эволюционно закрепленные нормы изъятия ресурсов (в частности, ограничивающие потребление десятью процентами биомассы каждого трофического уровня), на которых держится экологическая пирамида, подрывая тем самым ее основание. Он узурпировал роли других видов, вытесняя их из экологических ниш, создавая тенденцию к упрощению и дальнейшей утрате устойчивости. В результате возникла проблема истощения ресурсов, подорвавшая могущество древних цивилизаций и все более неотвратимо угрожающая современной. Как конечное звено пищевых цепей, человек концентрирует в своем организме все загрязнения — такова плата за господство над природой. Преобладание техносферы создает тенденцию роботизации человека, которая прежде всего проявляется в современных войнах, торжестве техники над плотью.

По-видимому, нет другого выхода, кроме приспособления техносферы к биосфере по принципу дополнительности вместо насилия. Это означает переход, по примеру биологической эволюции, на практически неистощимые ресурсы (энергии ветра, приливов, тепла недр вместо атомной энергетики, использующей дефицитное сырье), уподобление технологий природным процессам, включение природных ритмов в модели управления, совмещение техногенного круговорота веществ с биогенным. Результаты человеческой деятельности в любом случае накладываются на природные процессы и могут противостоять им, сохраняя равновесие, или усиливать их, подталкивая к катастрофе, как это случилось с Аральским морем (см. об этом в моей книге «Охрана природы. Проблемы, принципы, приоритеты», 1992).

Социум имеет те же цели, что и природная система: эффективность использования ресурсов, защищенность от внешних воздействий, устойчивость существования. Человек, страдающий дальтонизмом, рискует попасть под автомобиль, переходя дорогу на красный свет. Ему лучше смотреть не на светофор, а на людей, переходящих вместе с ним. Поступая так, он отказывается свободно принимать решение, перекладывает ответственность за свою жизнь на других, надеясь таким образом сохранить ее.

Таковы правила социальной игры, постоянно вызывающие множество нареканий. Утверждают, что человек сам хозяин своей судьбы, что только тот достоин жизни и свободы, кто каждый день идет за них на бой, и в то же время тот, кто покупает безопасность ценой свободы, не достоин ни свободы, ни безопасности. Есть мнение, что общественная мораль — для неполноценных, которые не только отягощают общество собой и своей ущербной наследственностью, но и навязывают полноценным удобные для себя правила поведения. Вас призывают трудиться, бороться и вообще жить самоотверженно, т.е. приносить свою жизнь в угоду тому, кто, ничем не жертвуя сам, пожинает плоды вашей самоотверженности.

Эта ситуация, названная Ф. Ницше навязанным альтруизмом, подчеркивает подобие социальных и природных систем. В обществе свои паразиты, хищники, жертвы. Но лишь очень поверхностная социологическая теория может ограничиться констатацией аналогий. Социальность, как и половое размножение, на базе которого она возникла, представляет собой, в первую очередь, механизм компенсации биологического неравенства, выведения ущербных особей из-под действия естественного отбора. Социум сохраняет ту часть природного разнообразия, которая отвергнута биологической системой. Искусственное проведение отбора в социальных системах противоречит их назначению и ведет к социальному застою. Афины, как известно, оставили неизмеримо более глубокий след в истории цивилизации, чем Спарта, уничтожавшая слабых и пригодная лишь для ведения военных действий — пока не требовалось обновления стратегии.

Человеческая социальность формировалась на основе биосоциальных систем, в которых функциональные роли распределяются в соответствии с различиями между полами и возрастными группами. При этом практикуется искусственная задержка полового созревания (у рабочих пчел) или удержание в семье молодых половозрелых особей, которые используются в качестве помощников для воспитания следующего поколения (у многих видов млекопитающих). Женский энергетический вклад в деторождение несравненно больше мужского и, при полном использовании репродуктивного потенциала, практически не оставляет сил ни для чего другого. Дон Жуан активно вкладывает гены, приобретая при этом незаурядный жизненный опыт, тогда как Мессалина остается бесплодной, а для много рожающей женщины индивидуальный опыт ограничивается тем, что приобретено до первых родов. На этой почве произошло в какой-то мере сохранившееся до наших дней разделение функций в заботе о потомстве. Не случайно народная мудрость гласит, что женщина должна быть красивой — ее вклад в потомство главным образом генетический, а мужчина опытным — его вклад преимущественно педагогический. Однако с развитием социальной системы роли полов в заботе о потомстве все более уравниваются, в связи с чем стирается и половой диморфизм.

В социальных механизмах управления, которые должны быть по возможности безличными (не чернорабочих заменяют машинами, а менеджеров), еще сохранился некий неистребимый биологический элемент, остатки иерархического чувства — смеси страха и любви, — испытываемого животными к доминирующей особи. Игра на этих чувствах приводит к тому, что социальное неравенство выдается за природное, привилегированные слои претендуют на роль некой генетической элиты с голубой кровью, то ли созданной естественным отбором, то ли божественного происхождения.

Нетрудно заметить, что социальные революции, включая движение за освобождение женщин, направлены главным образом против подобных заимствований, и единственный ощутимый результат их состоит в упразднении биологических и божеских привилегий, элементов других систем. В то же время попытки ликвидировать социальные роли как таковые не могут увенчаться успехом. Схема, по которой торжество свободы, равенства и братства завершается тиранией, известна более двух тысяч лет, но люди снова и снова оказываются в плену социальных иллюзий. Отмена ролей не только делает систему неэффективной, но и ведет ко всеобщей конкуренции, войне всех против всех, которая фактически исключает возможность свободы. Более перспективный путь, по-видимому, заключается в усложнении социальной структуры, увеличении числа ролей — социальных ниш, предоставляющих людям возможность достойного сосуществования без конкуренции друг с другом.

В природе конкуренция обусловлена ограниченностью ресурсов — «емкости» системы — по сравнению с репродуктивным потенциалом быстро размножающихся организмов. В популяциях гетеросексуальных организмов одновременно идет конкуренция за половых партнеров («репродуктивный ресурс»), число которых тоже ограничено по сравнению с половой потенцией. Однако, с повышением эффективности использования ресурсов, разделением экологических ниш, заботой о потомстве при сокращении рождаемости, возникновением моногамных семей конкуренция ослабевает. Это магистральный путь развития природных систем.

Мы все еще считаем конкурентоспособность неким знаком качества, хотя на самом деле она обусловлена конъюнктурой, нередко искусственно созданной для сбыта избыточных товаров, идей, «культургенов» или иной продукции технического и духовного производства. Технологические новшества прогрессивны лишь при том условии, что они не обостряют конкуренцию, а, напротив, позволяют избежать ее, создавая новые производственные ниши. Научное открытие становится достоянием человечества, открывая, подобно электронике или кинематографии, новые области деятельности, в которых могут найти себе применение люди пионерного склада, не всегда выдерживающие жесткую конкуренцию.

Наверное, казалось бы смешным, если бы не было столь привычным, соперничество двух школ в области культуры, потенциальная емкость которой допускает еще десятки альтернатив. Если на роль претендуют два выдающихся актера, то не стоит провоцировать конкуренцию. Лучше дополнить сценарий таким образом, что тот и другой проявят в нем свое дарование. Таков, вероятно, оптимальный путь развития социальных сценариев.

Конкурируют похожие, а не разные. Поэтому с развитием индивидуальности конкуренция отмирает. Ярко выраженная индивидуальность вне конкуренции, так как ее социальная ниша не может быть никем заполнена. Когда такое состояние социума будет достигнуто, люди в самом деле станут незаменимыми; пока же это далекая перспектива.

Метаэкологическая система более всего нуждается в очищении от прилипших к ней рудиментов социума, заставляющих видеть в ее организующем начале — боге, судьбе — главу рода или строгого начальника. Метафизика, впрочем, предписывает верующим не только ритуалы поклонения, но и диету, а также правила сексуального поведения. Посты и говения обычно относят за счет какой-то труднообъяснимой здравоохранительной целесообразности, хотя на самом деле смысл их лишь в том, чтобы контролировать все жизненные проявления, начиная с самых элементарных. Ибо настоящая власть у того, кто указывает, что и когда можно есть, с кем и как следует спариваться.

Отношения между различными сферами жизни, в идеале дополнительные, оборачиваются конкуренцией и даже взаимной или односторонней агрессией. Ведь каждая из трех систем имеет свой образ свободы, который не может быть механически привит другой системе. Репродуктивный идеал предполагает сексуальную свободу, социальный — свободу распределения ролей (социальное равенство), духовный — свободу совести. Если освобождение от страстей — необходимое условие свободы совести в метаэкологической системе, то на природном уровне бесстрастие привело бы к коллапсу репродуктивной системы.

Природное начало в самом человеке, как и внешняя природа, подвергается насилию как со стороны социума — вторжения классовых отношений в половые и родственные, так и со стороны метафизики, традиционно подавляющей сексуальность. В освобождении от этих чуждых воздействий заключается подлинный смысл борьбы за равноправие полов, длящейся уже больше двух тысяч лет. Во главе ее шли Руфь, Аспазия, Мессалина, Мэри Уокер — во все времена женская сексуальность подавлялась в большей степени, чем мужская.

В этой борьбе ярко проявляется смешение понятий, связанное с наложением элементов различных систем. Действительная цель — раскрепощение природного начала — в данном случае маскируется мнимой целью — половым равенством женщин и мужчин, которое противоестественно и не столько реабилитирует природного человека, сколько направлено против него. Ведь различия в половом поведении связаны с биологически целесообразным разделением ролей в процессе размножения.

Половая избирательность явилась важнейшим эволюционным достижением, на базе которого формировалась человеческая индивидуальность. Отсутствие таковой отбрасывает нас назад, до уровня низших беспозвоночных. Столь же противно природе отделение размножения от любви: ведь это чувство развилось в противовес первичной агрессивной реакции двух вошедших в контакт особей. Без него половая агрессия обнажается в самом неприглядном виде. Семья возникла в связи с предотвращением инцеста и генетического вырождения (именно эти факторы заставляли древних отслеживать свою родословную, ее социальный аспект вторичен). Разрушение семьи — результат вторжения в репродуктивную сферу утопической социологии (Платон, Маркс), а не восстановление естественной сексуальной свободы.

Освободив репродуктивные отношения от метафизики, нам совсем не обязательно превращаться в животных и опускаться на четвереньки, хотя в плане природных отношений эта поза не содержит в себе ничего постыдного. Скорее можно считать предосудительным навязывание метафизике поз, позаимствованных из зоологического арсенала.

Духовные революции свершались ради освобождения метаэкологической системы от несвойственных ей правил игры, навязанных другими системами. Сын человеческий, при всем его величии, находится в братских отношениях со всеми людьми и не претендует на то, чтобы быть отцом. Он воздвигает против конкуренции любовь и отдает кесарю кесарево, тем самым отделяя духовное от социального. Он утверждает априорное равенство всех людей в метаэкологической системе и возможность каждого внести в нее свой вклад. Тем самым будет продлено существование метаэго после кончины его смертного близнеца протоэго.

Мефистофель

В системе близнецов решающим фактором оказывается несовпадение их существования во времени. Смысл времени как особой функции развивающихся систем состоит в соизмерении протекающих в них с разной скоростью процессов наши трудности в понимании времени связаны с тем, что мы используем внешнеотсчетные системы измерения, такие как вращение небесных тел, для определения физиологического возраста, ошибочно отождествляемого с календарным; в результате возникает иллюзия автономности времени — в природе такого времени нет.

Проблема времени возникла в результате сложного переплетения физических и метафизических понятий. Время как координата движения, математическая абстракция, с удивительной легкостью превратилось в координату метаэкологической системы. И вот уже возможны путешествия во времени, попирающие логическую структуру, основанную на причинно-следственных связях, наше участие в событиях, завершившихся задолго до нашего появления на свет.

Линейность законов термодинамики придает направленность развитию системы, будь то общество или личность, создавая иллюзию необратимости времени, отраженной в непреложности судьбы. Обратимость как отрицание естественного порядка вещей может быть лишь результатом дьявольских козней. Однако искушение сделки с дьяволом периодически испытывают как отдельные личности, так и целые народы. В самом деле, в открытой системе взаимодействие с обратной связью приводит к изменениям направленности развития, носящим периодический характер. Связь времен при этом распадается. Это кризисы системы, за которыми следует возрождение.

Ребенок сначала быстрее развивается физически, чем духовно. Затем наступает период формирования «второго я», соотношение скоростей противоположное. В период полового созревания время снова меняет знак. Это кризисные точки, при прохождении которых система особо уязвима к внешним воздействиям, способным сравнительно легко ее разрушить.

В природе кризис наступает вследствие рассогласования скоростей изменения среды и приспособления организмов. Обычно он связан с внешними воздействиями — космическими, геологическими или антропогенными, ускоряющими изменение среды. Эволюционные процессы при этом оборачиваются вспять, как мы уже говорили.

Социальные кризисы обусловлены расхождением темпов индивидуального и общественного развития, появлением большого числа «лишних людей», для которых не находится социальной нищи, и неизбежным в этом случае антагонизмом между личностью и обществом. Ярким примером тому может служить расслоение российского общества после петровских реформ, возникновение интеллигенции — европеизированного слоя образованных людей. Обособленная от основной патриархальной массы населения страны, интеллигенция вынуждена была создавать духовную продукцию для собственного потребления, постоянно испытывая в связи с этим чувство собственной ненужности. На этой почве в интеллигентской среде сформировался устойчивый комплекс саморазрушения, принимавшего самые разнообразные формы, от опрощения и хождения в народ до бегства из страны и физического уничтожения. В силу этого интеллигенция, которую можно считать российским национальным явлением (конечно, и в других странах есть интеллектуалы, но они не составляют столь обособленного слоя и редко оказываются лишними), стала постоянно действующим фактором нестабильности и детонатором общественных катаклизмов. Трагизм российской истории в так и не состоявшемся формировании целостной социальной системы.

Кризисы принимают катастрофическую форму при наложении внешних причин, чаще всего метафизических (в отличие от этого, несоответствие экономического развития и социальной структуры, как показывает опыт успешно развивающихся стран, может быть преодолено без особых потрясений — не стоит приписывать экономике роль античного рока). Люди, как правило, стремятся не столько продвинуться вперед, к новой жизни, сколько повернуть время назад, к жизни старой. Так, пуритане Кромвеля и французские санкюлоты мечтали о раннехристианском равенстве и чистоте нравов. Толпы, шедшие за Пугачевым, хотели восстановить на троне мужицкого царя взамен европеизированной императрицы. Массы, следовавшие за красным знаменем, видели свой идеал в крестьянской общине, а не в распределении прибавочной стоимости по Марксу. В перестройке 1980-х участвовали люди, хотевшие восстановить сталинизм, вернуться к ленинским принципам и нэпу или еще дальше назад — к столыпинским реформам, российскому капитализму, абсолютной монархии. Когда все хотят жить по-старому, возникает революционная ситуация. В этом нет ничего удивительного, так как термодинамическая логика развития системы подавляет человека, порождая ностальгические чувства. Провоцируемый этими чувствами бунт против термодинамики ведет к развалу системы, заставляя затем мечтать о ее возрождении.

Метаэкологический кризис назревает как результат несоответствия темпов развития метаэго и среды его обитания, заваленной отходами духовной деятельности — метамортмассой (в средние века черти, ведьмы и колдуны были частью повседневной жизни; Возрождение сместило их из сферы обыденного в сферу фантастического, а наш технический век сделал из них НЛО). Но метаэкологические революции также нуждаются во внешнем толчке. Так, арии разрушили теократию востока, троянская война породила гомеровскую этику, пелопоннесская — афинскую философию, а иудейская — христианство.

В природе революции (Ж. Кювье пользовался этим термином; его оппоненты предпочитали говорить о катастрофах) сопровождаются массовым вымиранием господствующих видов. Социальные революции зачастую начинаются как протест против жестокости власть имущих и совершаются с неслыханной прежде жестокостью. Христианская духовность утверждалась на пепелищах античных библиотек. Храм в конце концов удается очистить от менял, но лишь ценой разрушения самого храма.

Считается, впрочем, что жертвы оправданы, если с их помощью преодолевается кризис системы и открывается перспектива прогрессивного развития. Еще Гераклит сводил сущность жизни к борьбе, и даже кроткий Иисус принес не мир, но меч, ратуя за тех, кто не прячет свечу и не тратит жизнь попусту, как собака на сене. Данте выделил людей, неспособных определиться в борьбе, в категорию «ничтожных», закрыв перед ними врата не только рая, но и ада. Европейская философия действия нашла воплощение в движении бури и натиска, активистом которого был молодой Гете. Предсмертный монолог Фауста о каждодневном сражении за жизнь и свободу, впоследствии перефразированный Марксом, стал манифестом либеральной интеллигенции, его заучивали наизусть.

Но с кем сражался Фауст? На склоне лет у него не было иных врагов, кроме времени, бег которого никак не удавалось задержать. Время коварно превращает жизнь в машину по переработке будущего в прошлое. Нет свободы, потому что каждый шаг ограничивает выбор последующего, каждое прожитое мгновение становится прошлым, так и не став настоящим. Договор с чертом, заключенный ради свободы, имеет смысл лишь в том случае, если включает в себя возможность остановить мгновение.

Борьба Фауста с временем не могла не завершиться трагически. Остановленное им мгновение Мефистофель называет пустым, ничтожным. Фауст разрушал, но так и не смог ничего построить. Возводимый на отвоеванных у моря землях город существует лишь в его воображении. Это лемуры имитируют строительный шум. Бог, правда, может оценить ситуацию иначе, чем черт. Намерения для него важнее результатов. Все же, повторяя монолог о борьбе и свободе как некий манифест, не следовало забывать, что стареющий Гете вложил его в уста слепого обманутого старика, выразив тем самым глубочайшее разочарование в философии действия и утопии свободы.

Ибо в бунтарстве смешиваются две концепции свободы — относительная и абсолютная. Относительная свобода означает, что каждый имеет не меньше свободы, чем любой другой, иначе говоря, она сводится к равенству (как в свободе, так и в несвободе). Революции совершаются во имя равенства — относительной свободы от кастовых, имущественных, сексуальных и прочих привилегий. Всякий раз, как один из видов неравенства снимается, другой приобретает довлеющее значение. Так в кастовом обществе имущественное неравенство само по себе не играло большой роли (аристократ презирал ростовщика, у которого брал деньги в долг). И даже природное неравенство отчасти сглаживалось, поскольку представители разных каст не конкурировали между собой. В эгалитарном обществе конкуренция всех со всеми обнажает природное неравенство как неизбежность, бороться против которой можно лишь одним способом — поднимая индивидуальность до уровня действительной уникальности, на котором конкуренция отмирает сама по себе.